Шанс-2 - Страница 32

– Ладно, пойду я. Не слышишь ты меня, или слушать не хочешь. Буду завтра с утра на базаре. Надумаешь что, приходи, дальше толковать будем. Только имя мое запомнить постарайся. Еще скажу. Жизни вам тут осталось три, четыре недели. Потом ляхи придут, никто не спасется. Погибните сами и детей своих загубите.

– Не серчай на меня Богдан, садись, дальше толковать будем. Я и не вспомнилась, как Владимиром тебя назвала, само выскочило. Бабы дуры, что с нас взять.

Она как кошка выгнулась над столом, потянувшись к моей кружке и демонстрируя в широком вырезе рубахи, что если постараться, то взять есть что. Женщина! Ехидна – твое имя. Что-то такое классики говорили по этому поводу. Делать нечего, присев обратно на лавку, взял наполненную кружку и начал рассказывать, что я придумал по поводу их эвакуации. Меня слушали внимательно, вернулась с бани Ждана, поела, выпила вина, послушала, и ушла спать, а ее тетка неутомимо продолжала выпытывать детали, пытаясь подловить меня на неточностях.

– Да, складно у тебя выходит, – по смыслу фразы, вроде как, меня похвалили, а прозвучало как упрек. Видно за то, что слишком хорошо все продумал.

Она задумалась, оно понятно, не каждый день с места срываешься, но альтернативы не было, зимой в лесу напасть не пересидишь, тем-то и страшны зимние походы. Батый он ведь тоже Русь зимой брал. Все было сказано, сидеть в хате в полном доспехе, с двумя саблями за спиной, жарко. Положив на стол монеты, поднялся с лавки,

– Вот смотри, пять монет вам на дорогу, Ждане я еще три дал, хватит еще и останется. Вот тебе еще три монеты, пойдешь завтра на базаре потратишь, теплых вещей, припасов немного на дорогу прикупишь. Я с утра коня и воз вам куплю, там встретимся, погрузишь то, что купишь, обоз найдешь, что с понедельника в дорогу выступает, и возом домой поедешь. В понедельник с утра с обозом в дорогу. Еще раз скажу. С постоялых дворов только с обозом ехать. Сидите на месте пока попутчиков не найдете. Татей зимой нет, не их время, зато волков полно голодных, на одинокую лошадь и днем нападут, пропадете ни за грош. В Черкассы приедете, я уже вас ждать буду. Так что будь здорова Любава, завтра свидимся.

– Поздно уже, казак. Зачем тебе людей будить. Переночуешь у нас на лавке, места хватит, а с утра пойдешь.

Ее голос стал ниже, когда она произносила эти слова, в нем появились ноты и вибрации, проникающие прямо в спинной мозг, минуя сознание и все ментальные щиты которые мне удалось выстроить. Как пятнадцатилетний школьник боялся поднять глаза и встретится с ней взглядом, и боялся ответить, чтоб не выдать себя голосом.

Она была первой женщиной этого мира прорвавшая ткань затянувшегося сновидения, живой и желанной, к которой тянуло, как к огню, неодолимо. Но память, услужливая память, уже листала страницы моей жизни, выхватывая примеры таких же чувств, и такой же неодолимой тяги. Она пролистывала страницы дальше, до той, в которой с размаху били по открытой душе, обучая кровью, что открываться можно, либо когда сердце уверенно на все сто, либо хорошо подумав большой головой, остальные части тела слушать категорически запрещено.

Собравшись с мыслями, взглянул в ее глаза вновь ставшими цвета темного золота. Я смотрел в них долго, пока не увидел в них не уверенную в себе женщину, а сомневающуюся девчонку, не знающую что ей делать со всем свалившимся на ее голову. Поцеловав ее в щеку, тихо сказал,

– Не бойся Любава, теперь все будет добре, я не дам вас в обиду. А как до нас доберетесь, устроитесь, так и забудете про все.

Она вдруг расплакалась, прижавшись лицом к холодному железу на моей груди. Едва касаясь ее головы, гладил золотые волны ее волос.

– У вас такие же люди как везде, Богдан. Люди, они другими не бывают. Не обещай того, чего быть не может.

– Бояться вас будут, дураки везде есть, и Мотрю боятся, но никто слова плохого не скажет, и пальцем не тронет. А лечить обучитесь, так в почете жить будете.

– А когда неурожай, когда голод, когда скотина падет, тогда кто у вас в том виноватый? Рано или поздно везде нас беда и попы найдут…

– Мы люди оружные, больше от добычи, чем от земли живем, когда недород, в другом месте хлеб купим, и гречкосеям своим с голоду помереть не дадим. А в походе, во всех бедах не вы, атаман виноватый.

– Как же они живут атаманы ваши?

– По-разному… Плохой атаман долго не живет…

– Вот я тебе о том и толкую, люди, они везде одинаковы.

Внезапно ее настроение поменялось, она лукаво улыбнулась, и толкнула меня в грудь.

– Иди снимай свое железо. Что думаешь, довел бабу до слез и все? Так просто я тебя не отпущу. Хватай другую лавку, тащи к той, что возле стены.

Она была горячей и страстной, свежей как ключевая вода, уста ее были слаще меда, ее высокая грудь оставалась единственной прохладой среди жара наших тел…

Даже в Библии Соломон умудрился похожие слова написать. У нас не было фруктов, было только вино, мы изнемогали от этой ночи, и только грусть иногда остро колола мое сердце, я знал, такого больше у нас с ней не будет…

Воистину, во многом знании, много печали. Слишком много.

Как точно сказал поэт,

"Захочеш ще, як Фауст, ти, вернути дні минулі,

та знай, над нас боги глухі, над нас, німі й нечулі…

співають, плачуть солов*§, і бьють піснями в груди,

цілуй, цілуй, цілуй §§, знов молодість не буде…"

(Захочется тебе еще, как Фаусту, вернуть прошедшие дни,

но знай, боги, над нами, глухи, немы, и не чувствуют, когда их невропатолог колет иглой…

поют и плачут соловьи, и радость в сердце будят,